Много дивного на свете

[iongeph-blaze]

Если бы меня спросили, какая самая большая неожиданность в моей жизни случилась за последние десять лет, я бы ответил – баба Матрена.

бывает

Баба Матрена всегда приходит сама. У нее низкий немолодой голос, резкие интонации и суждения; ввернуть при надобности крепкое словцо, да такое, которого я в жизни не слышал – легко. Баба Матрена недовольно хмурится при упоминании Велеса и останавливает жестом: «ты вот что, меня с язычниками не ровняй».
Будь она военным, новобранцы при виде нее вытягивались бы в струнку. Но война ей неинтересна: всякого хватает и без нее.
Баба Матрена слушает вопрос и привычно начинает по знакомой схеме: сколько жить будет, когда умрет, чем болеет. От этого «чем болеет» у нее оскомина, о чем она сама же скажет и при удобном случае распишет в красках. На современном русском это будет кратким «как же тошно». Но каждый раз она привычно не обходит тему здоровья стороной, начиная ее сама. Видать, привычка и правда вторая натура.
- Хочешь, расскажу тебе про кого угодно? – говорю я Дракону, невольно изучая взглядом потолок, но еще не понимая причины.
Жутко болит голова, и я чувствую себя Понтием Пилатом с его непрекращающейся гемикранией.
Дракон перегибается через спинку мягкого стула и заинтересованно глядит на меня. В свете лампы неярко отблескивают стекла очков. В другое время его лицо напоминает мне Эдмунда Шклярского, а иногда, в профиль – сеньора Макиавелли, но сейчас на меня смотрит именно Дракон, большими темными глазами. И смотрит с любопытством.
- Кто-то пришел? – спрашивает он. И я корю себя: дурак, как сам не догадался. Но вслух пожимаю плечами:
- Не знаю, спрашивай.
Половину фразы говорю я, наполовину озвучиваю то, что слышу. Кажется, в такие моменты голос становится отстраненным и безликим. Я знаю, что все интонации, которые будут в нем дальше, будут принадлежать не мне: я буду стараться в точности передать голос говорящего, его интонации и манеру речи, мимику, жесты.
Голос говорит, я повторяю за ним вслух. Большей частью, плохо понимая, о чем идет речь и вообще теряя нить беседы: сознание уходит все сильнее.
- Как его зовут? Того, кто говорит, - спрашивает Дракон. – Пусть скажет.
Анонимные доброжелатели в последние три года вызывают паранойю, так что я его понимаю.
- Не скажу, - недовольно-резко фыркает собеседник. Собеседница. И отворачивается. – А то тогда все кому ни попадя звать начнут, потом не отстанут. Будет спрашивать – уйду сейчас.
- Мы не будем. Скажи ей, что мы не будем, - говорит Дракон. – А...часто так, что ее зовут?
- Да постоянно, - тут же отвечает голос, видно передумав уходить. В этом голосе мрачность смешивается с хроническим «задолбало» и легкой безнадежностью. – И если б хоть знали, зачем зовут. А то все просят, просят – ума нет. И ничего не делают.
- Понимаю, - сочувственно отвечаю я. Хотя на самом деле, понимаю мало что. Но догадываюсь.
Молчим.
Возвращаемся к вопросам. Обо мне гостья не отвечает ничего. Вместо ориентировочной даты смерти она почему-то молчит и внимательно смотрит на меня. Мне очень интересно, что необычная покойница видит у меня внутри и что собирается делать. Через пару минут я чувствую всё на себе, и размер моих глаз увеличивается вдвое.
- Ты чего творишь? – сдавленно бунтую я. – Зачем тебе полная одержимость-то? В тело-то перестань лезть... Да елки-палки, говорю же, не получится ничего! (В конце концов, это мое тело и мое сознание, и я в нем не старорусскую вечеринку собрался устраивать. Вполне могу сопротивляться.).
- Слушай, - пытаюсь я по-хорошему после особо рьяной попытки сделать так, чтобы моя тс отъехала в затылок к чертям собачьим. Не очень-то мне нравится валяться овощем, залипать на потолок и терять сознание. – Не знаю, что ты хочешь, но хоть на тело посмотри: еще один такой рывок, и анахата вообще полетит к черту, оно тебе надо?
Она молча хмурится. Трогает мою грудь. Становится тяжело дышать, но я вместо всего с восторгом думаю, как она замечательно сильна для неастрального. Пытается распутать поврежденные каналы, но не выходит.
- А с телом ты аккуратней, - тихо говорю я. И киваю на открытый люк в своей камере сознания. – Увидят, мало ли что им в голову насчет тебя придет. Ты не рискуй.
Гостья поднимает тяжелый взгляд. Смотрит туда, куда я указал, пренебрежительно - на следящего:
- Да чтоб этот мелкий паршивец мне что сделал?
Не такой уж и мелкий. Да и не в нем дело, а в тех, кому донесет, если что, - думаю я. Но этого не объяснишь.
- Матро.. баб Матрена? – тихонько шепотом спрашиваю я. – Это ж правда ты, да?
-Да ну тебя. Не скажу, отстань. Все. Уйду я.
- Ну ты ж и сурова, - говорю с одобрением, вспоминая последние события.
Матрена вдруг неожиданно улыбается. Теплеет.
- Да вот такая я есть.

Я стою на кухне и мою посуду. Раковина загружена тарелками, я – самокопанием.
- У меня все-таки вопрос, - говорю я. – Почему ты пришла?
- Так захотела, вот и пришла. В первый раз вообще сам позвал.
Во второй, напоминаю я. В первый помню, что было: пришла сама, кого охаяла, девушке моей тогдашней другого мужа пообещала. Сказала про все фотки о ком что думаешь. А что говорила на тех, кто тебя про здоровье спрашивает, надо вообще в отдельную тетрадку выписывать: народных матерных оборотов начала двадцатого века. Когда спросил, кто ты, ответила: «баб Матреной меня зови», а на мой робкий вопрос, чем занималась при жизни, весело так хохотнула: «да ведьма я». Но потом смилостивилась: «да шучу я, шучу. Успокойся».
- Я о другом, – продолжаю. - Почему именно ко мне? Ну сама посуди: я даже не христианин. В бога не верил никогда. Ну, может, только в самом детстве и то, как-то по-особенному: молиться смайлику в углу не каждый сможет. Атеист, раскрещенный. Чем занимаюсь, так к церкви на порог не подпустили б… И это притом, что есть много людей, которые тебя зовут и.. ну я не знаю, внимания заслуживают, что ли? А ты ко мне. А я ведь этого даже оценить не могу, и не смогу, как они. Мне нравится с тобой говорить, но странно это, понимаешь? Почему ко мне-то?
Она отвечает не сразу. И как-то по-другому, чем обычно. Не просторечно-грубовато, а задумчиво:
- Ты им помогаешь.
Я мотаю головой, стряхиваю мысли. Все равно не понимаю и не пойму. Шесть лет спустя, без повода с моей стороны ты зашла в гости, чтобы поглядеть со мной пару чужих жизней. Покачать головой, глядя на дырки в моем теле, сообщить, что придешь как-нибудь еще, чтобы потом и издалека то и дело смотреть на меня сегодня.
И даже никакого захудалого крестного хода поблизости, чтоб объяснилось все, как в первый раз.
Неясно и неловко.

А я что? А ничего. Перечитываю «Государя» и думаю о сеньоре Макиавелли: какая ж хитрая лиса, а.
И умиляюсь.